В науке все еще идут споры
между материалистами и спиритуалистами, между сторонниками детерминизма и
финализма. Проспорив сто лет, каждая партия осталась на своих позициях и
предъявляет противнику солидные к тому основания.
Насколько я понимаю,
продолжение этой борьбы, в которой я принимал личное участие, связано не
столько с трудностью для человеческого опыта согласовать в природе некоторые
кажущиеся противоречия между механицизмом и свободой, смертью и бессмертием,
сколько с трудностью для сторонников этих двух направлений стать на общую точку
зрения. С одной стороны, материалисты упорно продолжают говорить о предметах
так, как если бы они сводились лишь к внешним действиям, к «трансцентным»
(transience) отношениям. С другой стороны, спиритуалисты упрямо не хотят выйти
за пределы своего рода одиночной интроспекции, где существа рассматриваются
лишь замкнутыми в себе, в их «имманентных» действиях. Борьба происходит в двух
разных планах, не встречающихся между собой; и каждый видит лишь половину
проблемы.
По моему убеждению, эти две
точки зрения требуется объединить, и они скоро будут объединены в рамках своего
рода феноменологии или расширенной физики, в которой внутренняя сторона вещей
будет принята во внимание в той же мере, как и внешняя сторона мира. Мне
кажется, иначе невозможно дать связное объяснение всего феномена космоса в
целом, к чему должна стремиться наука.
Мы описали, в ее связях и
измеримых размерах, внешнюю сторону материи. Чтобы дальше продвинуться к
человеку, основу наших будущих построений следует распространить и на внутреннюю
сторону той же самой материи.
Вещи имеют свое внутреннее,
свою, так сказать, «сокровенность». И она выступает в определенных отношениях,
то качественных, то количественных, вместе с выявленным наукой
развитием космической энергии. Таковы три положения, составляющие три раздела
этой новой главы.
Их рассмотрение здесь
вынуждает нас выйти за рамки преджизни и несколько предвосхитить вопросы жизни
и мысли. Но не является ли характерной чертой и трудным моментом всякого
синтеза то, что выводы уже заключены в исходных положениях?
В результате последних
достижений физики ясно обнаружено, что для нашего опыта в единой природе
имеются сферы (или ступени) различных порядков, для каждой из которых
характерно преобладание определенных факторов, не воспринимаемых или не
принимаемых во внимание на соседней ступени или сфере. В среднем масштабе наших
организмов и наших сооружений кажется, что скорость не воздействует на природу
материи. Но ныне нам известно, что, достигая своих крайних пределов в движениях
атомных частиц, скорость существенно изменяет массу тел. Устойчивость и
долговечность «нормальных» химических элементов казались правилом. Но эта
иллюзия была разрушена открытием радиоактивных веществ. В масштабе нашей
человеческой жизни горы и звезды представляются образцом величественного
постоянства. Теперь же мы видим, что земная кора под нашими ногами, если ее
наблюдать в течение очень длительного периода, непрерывно меняется, тогда как
небеса вовлекают нас в кругооборот звезд.
Во всех этих и других
подобных случаях не появляется абсолютно никакой новой величины. Всякая
масса изменяется в связи со скоростью. Всякое тело излучает. Всякое
движение, будучи достаточно замедленным, вуалируется неподвижностью. Но в
другом масштабе или при иной интенсивности определенное явление становится
видимым, заполняет горизонт, гасит другие оттенки и придает всему спектаклю
свой специфический тон.
Так обстоит дело и с
«внутренней стороной» вещей.
В области физико-химии по
причине, которая скоро обнаружится, предметы проявляются лишь через свой
внешний детерминизм. В глазах физика, по крайней мере, до сих пор, нет ничего
законного, кроме «внешней стороны» вещей. Подобная интеллектуальная позиция еще
допустима для бактериолога, культуры которого рассматриваются (хотя и не без
некоторых значительных трудностей) как лабораторные реактивы. Но она уже
гораздо более затруднительна в мире растений. Эта позиция сомнительна для
биолога, изучающего поведение насекомых или кишечнополостных. Она попросту никчемна
в случае позвоночных. И, наконец, она совершенно неприменима к человеку, у
которого наличие «внутреннего мира» уже не может игнорироваться, поскольку этот
факт становится предметом непосредственной интуиции и основой всякого познания.
Видимая ограниченность
феномена сознания высшими формами жизни долго давала науке повод устранять его
из своих моделей универсума. Причудливое исключение, странная функция,
эпифеномен — мысль характеризовалась как-нибудь так, чтобы от нее избавиться.
Но что было бы с современной физикой, если бы радий был просто помещен в раздел
«анормальных» тел и больше ничего?.. Очевидно, действие радия не сброшено со
счета и не могло быть сброшено потому, что, будучи измеримым, оно проложило
себе путь во внешней ткани материи, тогда как сознание для включения его в
систему мира вынуждает признать наличие новой стороны или измерения в ткани
универсума. Мы отступаем перед трудностью. Но разве не видно, что в том и в
другом случае перед исследователями стоит аналогичная проблема, которая должна
решаться одним и тем же методом: открыть в исключительном всеобщее.
Мы слишком часто испытывали
это на опыте в последнее время, чтобы еще сомневаться: природная аномалия — это
всегда лишь преувеличение до ощутимости какого-либо свойства, всюду распространенного
в неосязаемом виде. Какой-либо феномен, точно установленный хотя бы в одном
месте, в силу фундаментального единства мира необходимо имеет повсеместные
корни и всеобщее значение. Куда ведет это правило, если применить его к случаю
«самопознания» человека?
«Сознание с полной
очевидностью проявляется лишь у человека, следовательно, это единичный случай,
не интересный для науки». Так, может быть, сказали бы мы раньше. Теперь мы
скажем иначе: «Сознание проявляется с очевидностью у человека, следовательно,
обнаруживаемое в этой единичной вспышке, оно имеет космическое распространение
и как таковое окружено ореолом, продлевающим его в пространстве и времени
беспредельно».
Отсюда следуют определенные
выводы. И я не представляю себе, как можно было бы от них уйти, сохраняя в то
же время хорошую аналогию со всей остальной наукой. В глубине нас самих,
бесспорно, обнаруживается внутреннее, открываясь как бы через разрыв в центре
существ. Этого достаточно, чтобы в той или иной степени это «внутреннее» существовало
везде и всегда в природе. Раз в одной точке самой себя ткань универсума имеет
внутреннюю сторону, то она неизбежно двусторонняя по самой своей структуре,
т. е. в любой области пространства и времени, так же, как она, например, по
структуре зерниста. Таким образом, у вещей имеется не только внешнее, но и
сопротяженное ему, нечто внутреннее.
Отсюда логически вытекает
следующее, хотя и непривычное для воображения, но фактически единственно
приемлемое для нашего разума представление о мире. Если рассматривать материю с
самого низу, с чего мы и начали этот труд, то обнаруживается, что эта первичная
материя представляет собой нечто большее, чем кишение частиц, столь
замечательно анализируемое современной физикой. Под этим первичным механическим
слоем следует представить себе до крайности тонкий, но абсолютно необходимый
для объяснения состояния космоса в последующие времена «биологический» слой.
Для внутреннего сознания* и, значит, спонтанности (три выражения одного и того
же) также невозможно опытным путем установить абсолютное начало, как и для
любой другой линии универсума.
* Здесь, как и в других местах данной работы, термин «сознание» берется в его наиболее общем значении как обозначающий психику всякого рода, от самых элементарных форм внутреннего восприятия до человеческого феномена мыслительного познания.
В цельной картине мира
наличие жизни неизбежно предполагает существование до нее, беспредельно
простирающейся преджизни*.
* Эти страницы были давно уже написаны, когда я неожиданно обнаружил изложение самой сути этих идей в нескольких превосходных строках, недавно написанных Дж. Б. С. Холдейном.
«Мы не находим в том, что мы называем материей, никакого очевидного следа ни мысли, ни жизни, — говорит выдающийся английский биохимик. — И потому эти свойства мы изучаем преимущественно там, где они обнаруживаются с наибольшей очевидностью. Но если современные перспективы науки верны, то следует ожидать, что они будут, в конце концов, обнаружены, по крайней мере в рудиментарной форме, во всей Вселенной». И Холдейн даже добавляет слова, о которых читатель может вспомнить впоследствии, когда я покажу со всеми необходимыми оговорками и коррективами перспективу «точки Омега»: «Если кооперирование нескольких миллиардов клеток в мозгу может породить нашу способность сознания, то еще более допустима идея, что какое-то кооперирование всего человечества или его части предопределит то, что Конт называл сверхчеловеческим верховным существом» (J. V. S. Haldane, The Inequality of Man, Pelican Editions, A. 12, p. 114). Значит, то, что здесь высказанно, не абсурд. Не говоря уже о том, что каждый метафизик должен порадоваться тому, что даже на взгляд физики идея абсолютно грубой (т. е. чисто «трансцентной») материи — это лишь первое и несовершенное приближение нашего опыта.
Но, возразят хором
спиритуалисты и материалисты, если все в природе, в сущности, живое или, по
крайней мере, пред живое, то как же могла развиться и одержать такие успехи
механистическая наука о материи? Выходит, детерминированные извне и «свободные»
изнутри предметы обладают двумя несводимыми друг к другу и несоизмеримыми
сторонами?.. Каково решение проблемы в этом случае?
Ответ на это возражение
фактически уже содержится в вышеприведенных замечаниях о разных «сферах опыта»,
располагающихся друг над другом внутри мира. Все это станет яснее, когда мы
увидим, по каким качественным законам изменяется и нарастает в своих
проявлениях то, что мы назвали внутренним вещей.